— Не чертыхайся, рогатого накличешь!
— Да брось ты! До Рождественского сочельника ему на земле делать нечего. Так что ближайшие полгода хоть обчертыхайся. Как жизнь-то, рассказывай. Да, прости, забыл представить: вот моя жена, — он обнял за плечи и выдвинул вперед Даяну.
— А это — моя, — я обнял за плечи Катьку.
— А моя ждет меня дома, — угрюмо напомнил Лешек.
— Что ж, жизнь продолжается, — философски, но без всякого оптимизма произнес Емеля.
— Старина, что происходит?! — удивленно воскликнул Вольф. — Я у тебя не был всего неделю, а ощущение такое, что тут просто вековое запустение! Ты попал в опалу? Не получаешь жалования? Тебя задушили налогами?
— Да нет, все нормально. Я сам не понимаю, что происходит. За что ни возьмешься — все валится из рук. Гвоздь забить — и то не получается. И у Марьюшки все сыплется, то горшок разобьет, то молоко прольет. Степан дрова рубил, полпальца топором оттяпал. Муська с Дуськой — то шишку наварят, то ошпарятся, то животами маются. Изба вон — в одночасье покосилась. И что такое, ума не приложу. Сглаз какой, что ли? Государь-батюшка предлагал нам еще перед Рождеством в хоромы царские перебраться, с Марьюшкой они в мире теперь, да мы отказались, говорим, что тут, мол, нам привычнее. Так ведь полгода все нормально было, а тут вдруг началось… А я же и ваше поручение доделать не успел, не построил летучий корабль. Может, и впрямь осерчал на нас царь, велел порчу напустить?
— На батюшку не греши, — сказала Марья. — Не мог он такого сделать. Он Эдича прогнал, и тебя Главным царским механиком сделал, так что к нам он хорошо относится. Это мы чем-то Бога прогневили. Почаще в церковь надо ходить, да грехи замаливать.
— Боюсь, что молитва здесь тоже не поможет, — сказал Герман. — Ты вот что, Емеля, попробуй-ка дверь на место приладить.
— Да разве получится? — Емеля поднял входную дверь, попытался установить ее на петли, прищемил палец, чертыхнулся, выронил ее, придавил себе ногу.
Герман подхватил дверь, пока Емеля прыгал на одной ноге, и прислонил к стене.
— И давно это с вами творится?
— Да нет, второй день всего. А результат — что Бабай прошел!
— У тебя тулуп есть овчинный?
— Есть.
— Выверни наизнанку и надень.
— Да на фига? Лето ж на дворе…
— Давай-давай, делай, что говорят, — вмешался Вольф, похоже догадавшийся, в чем дело.
— Точно-точно, — подтвердил Лешек. — Это оно!
Емеля достал тулуп из сундука, встряхнул, вывернул мехом наружу и надел.
— Пробуй еще раз, — подавая ему дверь, сказал Герман.
На этот раз дверь стала на место с первого раза без всяких проблем.
— И что это значит?
— Лихо Одноглазое у вас побывало. Оно и сглазило.
— Батюшки! И что ж нам теперь делать?
— Идти в лес, — сказал Лешек, — типа искать Лихо, да в глаз ему дать. Прям сегодня ночью. Могу проводить.
Время приближалось к ужину. Чтобы не побить оставшуюся посуду, Марьюшка надела наизнанку тулуп и в таком виде накрывала на стол. С наступлением темноты Емеля с Лешеком ушли в лес на поиски Лиха. Мы же засиделись за беседой у самовара. Поделившись с хозяйкой главными событиями прошедшего года, стали обсуждать проблемы нынешние и предстоящую экспедицию.
— Ежели удастся одолеть Лихо, — сказала Марьюшка, — мы этот летучий корабль быстро доделаем. Только Емелю я с вами не отпущу. Он и в возрасте уже, да и я тут как одна с хозяйством-то…
— А я что, уже не помощник? — пробасил Степан с перевязанным пальцем.
— Помощник, но у тебя своих дел хватает.
— Каких еще дел, каникулы же…
— Ничего, дела всегда найдутся.
— Качели нам обещал сделать, — напомнили Муська с Дуськой. — И бычка соломенного.
— Вот, видишь, а у отца все руки не доходят. Да и погулять тебе надо, за девушками поухаживать. Что, век бобылем прожить хочешь? Жениться тебе пора уж. Вон у соседей Янина — девка справная, красавитая, чего б не поухаживать?
— Не люба она мне…
— Не люба. А краше-то где найдешь?
— В таких вопросах спешить не надо, — вступился я за покрасневшего Степана.
Стесняется парень, значит лукавит, что не люба.
Лешек с Емелей вернулись после полуночи.
— Йес! — сказал Лешек, сопроводив восклицание характерным жестом, Емеля потирал тем временем правый кулак.
— Чаю! — сказал Емеля, подкинул вверх пять баранок и ловко поймал все, по одной на каждый палец, надев как кольца.
— Папа, еще так! — захлопали в ладоши Муська с Дуськой.
— А ну спать! — прикрикнул на них Емеля. — Время — скоро час ночи, а они все еще не в постели!
— Кто же, интересно, наслал на вас Лихо? — спросил Герман. — У вас есть завистники, недоброжелатели?
— Да нет, вроде бы. Разве что Эдич, да только он никак не связан с нечистой…
Девятое июля, резиденция Черноуса, вечер — Так. Ну и видок у тебя! — Черноус захлопнул свой черный фолиант, оторвался от рукописи и положил на конторку перо. — Что ж, проходи, давай, рассказывай. Пилигрим!
И зачем он ее переписывает, эту книгу? Тренируется в каллиграфии что ли? Или так, чтоб время скоротать? Вслух этого Фрол, конечно же, не сказал. Он скинул монашескую рясу прямо на пол и снял платок в синюю горошину, повязанный на пол-лица как у человека, мающегося зубной болью. Огляделся по сторонам — присесть было некуда, а он так устал за эти дни! Четвертые сутки толком поспать не удается. Все эти дни — постоянные перелеты, поездки, хождения. Еще до рассвета полетел на остров Буян, едва прибыл — оседлал метлу и пустился в обратный путь с острова в Стольноград. Зелье Черноуса сначала взбодрило на несколько часов, но потом по душе разлилась какая-то тревога, а после нее — полная апатия. Не помогла даже хорошая доза виски, принятая там, на острове. Только голова разболелась и в животе стало тяжко, да потянуло в сон.